– ей очень нравилось смотреть, как они растут, о наших, по большей части, автомобильных путешествиях по стране. Пол никогда не забывал поздравлять моих родственников с днем рождения, помнил даже имя нашего кота и всегда привозил ему отдельный подарок – маленькую пушистую игрушку или красочные баночки с травой валерьяны, он знал, когда День России и День Конституции РФ. Единственный праздник, который он никак не мог запомнить, был 9 Мая. В США ветеранов всех войн поздравляют в один общий день, потому выделение россиянами Дня Победы в Великой Отечественной войне, только одной, по его словам, из войн, ему казалось странным и нелогичным.

Наши отношения, пройдя яркую фазу бурного романа, когда я лишь изредка прилетала на конференции Национальной стрелковой ассоциации США и другие политические мероприятия в Штатах, вошли в спокойное и размеренное русло. Пол занимался бизнесом и всю свою сознательную жизнь был вовлечен в политику, причем еще до знакомства со мной он был неравнодушен к российско-американской политике. Он не любил российскую власть и был глубоко убежден, как и большинство американцев, в своей миссии: «нести свет американской демократии темному российскому народу». Я свой народ темным не считала, и на этой почве у нас возникали жаркие споры, но я не теряла надежды убедить своего друга сердца в моих взглядах. Я верила, что знакомство Пола с Россией не по американским сводкам новостей и учебникам истории, а через личное впечатление со временем принесет свои плоды. Как мне казалось, мы маленькими шагами продвигались в правильном направлении – Пол несколько раз приезжал в Россию, бывал на Алтае, познакомился с моими друзьями и единомышленниками. В одном мы сходились однозначно: наши страны – ключевые игроки в поддержании мира на международной арене.

Пол очень заботился обо мне, а я – о нем. Я знакомила его с Россией, он знакомил меня с США. Окружение Пола в Вашингтоне, политической столице Штатов, где я училась в магистратуре, состояло, конечно, из вовлеченных в эту сферу людей. Так я познакомилась с огромным количеством разного уровня политических деятелей, что с легкой руки прокурора стало составом моего преступления.

Очень переживая за мою безопасность в России, где, если послушать американские новости, царит тотальная слежка за гражданами и подвергаются репрессиям инакомыслящие люди, такие как, например, я со своим общественным движением за права россиян на оружие самообороны, Пол написал (а он все свои ценнейшие мысли записывал – себе на заметку в блокноте): «Что делать, если ФСБ предложит работу?». Эту запись при обыске его квартиры в Южной Дакоте нашли и вписали мне в качестве обвинения в доказательную базу, игнорируя хотя бы тот факт, что она была написана не мной и найдена не в моем доме, что уж говорить об отсутствии каких-либо доказательств того, что я знала о существовании этой бумажки. Полу никаких обвинений по моему делу так и не предъявили: когда ты – русская, это одно, совсем другое, когда ты – американский джентльмен, пусть даже с очень подпорченной репутацией, но об этом – позднее.

В наших отношениях ключевым являлось взаимоуважение и свобода личности, а потому в его частное пространство я не вмешивалась, предоставив ему право рассказывать или не рассказывать мне о деталях своей, например, финансовой деятельности. Как оказалось, это была серьезная ошибка, которая чуть не стоила мне жизни, но я тогда об этом еще не знала. Ситуация прояснилась намного позже, уже в гараже для допросов в компании агентов ФБР и прокуратуры.

Так, мы встречались уже пять лет – я училась и подрабатывала на кафедре, а он работал и периодически вытаскивал меня из библиотеки на разные политические приемы и знакомил с людьми. Официальное закрепление наших отношений мы планировали на окончание моей учебы в 2018 году. Этому, к счастью, не суждено было случиться.

Итак, я написала то роковое письмо и даже добилась его отправки адресату. Когда, наконец, мне дали доступ к телефону, через пару недель после моего ареста, я смогла дозвониться Полу и нам даже разрешили свидание. В тюрьме это позволялось один раз в неделю по специальному разрешению, в моем случае – начальника тюрьмы. Встреча была ограничена одним часом по понедельникам. Нам разрешалось сидеть друг напротив друга через стол и разговаривать под бдительным наблюдением нескольких охранников. Пол отказался от моего предложения «жить своей жизнью» и делал все, чтобы поддержать меня и моих родителей в сложившейся ситуации. Из наших телефонных разговоров и еженедельных встреч я знала, что он страдает, ему очень тяжело – он плохо спал и почти не ел, нередко плакал в трубку. От этого, признаюсь, становилось совсем тошно – я чувствовала себя пусть и невольным, но разрушителем жизней многих близких мне людей.

Стоматолог

– Мисс Бутина, – прошептала мне однажды утром надзирательница мисс Синтия, – пойдемте туда, за колонну, где камера не видит. Мне нужно вам что-то сказать.

Я послушалась и пошла за ней. Когда мы оказались вне досягаемости всевидящего ока камеры, она продолжила:

– Сегодня к вам придет начальник тюрьмы. Я тут много лет работаю и знаю, на что имеют право заключенные. Смотрите, сразу начинайте требовать доступ в спортивный зал, там хоть немного проветритесь, заключенным он положен раз в неделю. Вам не имеют права отказать. А еще вы говорили, что у вас болит зуб. Так вот, – продолжила она. – Требуйте доступ к стоматологу. Сейчас хороший врач работает, он мой давний друг. Про остальное не просите – все равно не поможет.

Слова мисс Синтии оказались пророческими. Через пару часов после этого разговора пришла замначальника тюрьмы – невысокая белая американка в белой рубашке, темных брюках, с большой тетрадкой в руках и в сопровождении двух психиатров в качестве, видимо, моральной поддержки.

– Здравствуйте, заключенная Бутина. Мне звонили из вашего посольства. Говорят, что у вас есть жалобы. Сразу скажу, ваши условия содержания – совершенно стандартные. Мы делаем все для вашей безопасности.

– Спасибо! – Ответила я, как всегда, улыбаясь психиатрам. – Я это оценила. У меня две просьбы – в ваших правилах указано… И я перечислила все, что мне посоветовала мисс Синтия. Женщина в форме подивилась моей осведомленности, но делать было нечего, я действительно ссылалась на конкретные пункты тюремных правил.

– Посмотрим, что я могу для вас сделать, – выдавила из себя она. – У вас есть жалобы на психологическое состояние, – в глазах психиатров появилась надежда.

– Нет, мне тут очень хорошо, – с сарказмом ответила я, улыбаясь и подавляя в себе нарастающее желание послать всю эту